Майк выходит, останавливается и смотрит, и дыхание его серебрится в свете луны.

Перед зданием стоят Линож и Ральфи, и Линож все еще сияет ярко-голубым светом. Камера смотрит ему вслед, а он несет Ральфи к улице… берегу… проливу… материку… и не считанным лигам бескрайней земли. Мы видим его следы – сперва глубокие… потом легкие… потом еле заметные…

Миновав купол с мемориальным колоколом, Линож начинает подниматься в воздух. Всего на дюйм-другой, но расстояние от него до земли медленно растет. Будто он идет по лестнице, которую мы не видим.

А Майк у входа в мэрию кричит вслед своему сыну, вложив все свое горе в единое слово:

– Ральфи!

Линож и Ральфи. Ночь. Ральфи открывает глаза и оглядывается.

– Где я? Где мой папа?

Далекий, еле слышный голос Майка:

– Ральфи…

– Это неважно, мальчик с седлом феи, – говорит Линож. – Посмотри вниз!

Ральфи смотрит. Они летят над проливом. Тени их летят по волнам, окруженные лунной дорожкой. Ральфи улыбается от радости.

– Ух ты! Класс! – И после паузы:

– А это настоящее?

– Как яблочный пирог, – отвечает Линож.

Ральфи оглядывается на:

Литтл-Толл-Айленд. Это почти негатив того изображения, что мы показывали вначале – ночь вместо дня, уход вместо приближения. В лунном свете Литтл-Толл-Айленд выглядит почти иллюзией. Чем он скоро для Ральфи и станет.

– А куда мы летим? – спрашивает Ральфи. Линож подбрасывает скипетр в воздух, и он занимает то положение, которое было, когда Линож летал с детьми. Его тень, теперь от луны, а не от солнца, лежит поперек лица Линожа. Линож наклоняет голову и целует седло феи на носу у Ральфи.

– Куда хотим. Всюду. Во все те места, которые тебе только снились.

– А мама с папой? Когда они прилетят?

– А, об этом потом, – улыбается Линож. Что ж, ему виднее, он взрослый… и потом, это так интересно!

– О'кей, – говорит Ральфи. Линож поворачивает – закладывает вираж, почти как самолет, – и они улетают от нас прочь.

Майк стоит на ступенях мэрии. Он плачет. Джоанна Стенхоуп выходит из мэрии и кладет ему руку на плечо. С бесконечной добротой она произносит:

– Войди в дом, Майк.

Не обратив на нее внимания, он идет вниз по ступеням, пробивая путь в рыхлом снегу. Для тех, кто не волшебник, это трудная работа, но он идет вперед. Он идет по следам Линожа, и камера следит за ним, глядя, как отпечатки становятся все легче и легче, все меньше связаны с землей, где обязаны жить смертные.

Мимо мемориального колокола, здесь еще один исчезающий отпечаток… и ничего. Поля девственного снега. Майк в рыданиях валится у последнего следа. Возносит руки к пустому небу, к сияющей луне.

– Верни его, – тихо просит Майк. – Прошу тебя. Я сделаю все, что ты хочешь, если ты его вернешь. Все, что ты хочешь.

В дверях мэрии столпились островитяне и молча смотрят. Джонни и Санни, Ферд и Люсьен, Тавия и Делла, Хэтч и Мелинда.

– Верни его! – слышен молящий голос Майка. Лица островитян не меняются. В них, быть может, есть сочувствие, но нет милосердия. Здесь, сейчас – нет. Что сделано, то сделано.

Майк на снежном поле. Он копошится в снегу возле купола, где висит мемориальный колокол. Протягивает руки к луне и залитой светом воде в последний раз, но без надежды.

– Прошу тебя, верни его, – шепчет он.

Камера начинает уходить в сторону и вверх. Понемногу Майк становится меньше и меньше, и вот он уже черная точка на белой снежной равнине. За ней – материк, рухнувший маяк, волны пролива.

Затемнение.

И последний, еле слышный шепот мольбы:

– Я люблю его. Смилуйся!

Конец акта шестого.

АКТ СЕДЬМОЙ

Небо ярко-голубое, и пролив тоже. Флегматично пыхтят рыбачьи лодки, проносятся спортивные катера, оставляя кильватерный след и таща водных лыжников. Парят и кричат в вышине чайки.

Прибрежный город утром. Титр: МАЧИАС, ЛЕТО 1989

Небольшой дощатый дом на Мэйн-стрит. Табличка:

ЮРИДИЧЕСКИЕ УСЛУГИ.

Пониже еще одна:

ЕСЛИ РЕШЕНИЕ ЕСТЬ,

МЫ ВМЕСТЕ ЕГО НАЙДЕМ.

Камера наплывает на окно. В доме сидит женщина, глядя наружу. Глаза красные, щеки мокры от слез. Волосы у нее седые, и сначала мы просто не узнали Молли Андерсон. Она постарела на двадцать лет.

Сидит она на кресле-качалке, глядя на летний пейзаж, и беззвучно плачет. Напротив нее адвокат – профессионального вида женщина в светлой летней юбке и шелковой блузке. Хорошо причесана, хорошо накручена, и смотрит на Молли с тем сочувствием, которое проявляют хорошие психологи – часто помогает, но пугает своей отстраненностью.

Молчание длится. Адвокат ждет, пока заговорит Молли, но Молли только сидит в качалке и глядит плачущими глазами на лето за окном.

– Вы с Майком не спите вместе, – говорит наконец адвокат, – вот уже… как давно?

– Пять месяцев, – отвечает Молли, все так же глядя в окно. – Приблизительно. Если нужно, я могу сказать точно. Последний раз был в ночь перед большой бурей. Бурей столетия.

– Когда вы потеряли сына.

– Верно. Когда я потеряла сына.

– И в этой потере Майк обвиняет тебя.

– Я думаю, он собирается от меня уйти.

– И ты этого очень боишься, не так ли?

– Я думаю, он исчерпал все свои средства остаться. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Расскажи мне еще раз, что случилось с Ральфи.

– Зачем? Какая в этом польза? Господа Бога ради, кому от этого будет лучше? Его больше нет!

Адвокат ничего на это не отвечает. Молли вздыхает и сдается.

– Это было на второй день. Мы все были в мэрии – там все собрались укрыться от бури. Знаешь… очень она была сильная.

– Я была здесь, – отвечает адвокат. – Я ее пережила.

– Да, Лиза, ты была – здесь. На материке. На острове это дело другое. – Она замолкает на миг. – На острове все по-другому. – Еще одна пауза. – В общем, Джонни Гарриман влетел во время завтрака и сказал, что маяк падает. Все, конечно, захотели посмотреть, и Майк…

Дом Андерсонов летним утром. Перед домом стоит небольшая белая машина с открытым багажником. В ней два или три чемодана. Открывается дверь дома, и выходит Майк, неся еще два. Он закрывает дверь, спускается с террасы и идет по дорожке. По всем движениям и жестам, по каждому взгляду перед нами человек, который уезжает навсегда.

– Майк сказал нам, что сейчас белая мгла, – слышится за кадром голос Молли, – и чтобы мы держались поближе к дому. Ральфи хотел посмотреть… Пиппа и все дети тоже… и мы их с собой взяли. Прости нас Боже, мы взяли их с собой.

Майк останавливается возле таблички детского сада «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД». Она все еще висит на нижней ветви растущего во дворе клена, но какой-то вид у нее сейчас пыльный. Забытый. Никому до нее нет дела. Майк срывает ее, смотрит, поворачивается и бросает ее на террасу в приступе ярости.

– Никому из нас не следовало выходить, – говорит голос Молли, – особенно детям. Мы недооценили бурю. Несколько человек заблудились и пропали. Один из них был Ральфи. Энджи Карвер нашла дорогу домой. Остальные все погибли.

Майк провожает взглядом упавшую на террасу табличку, поворачивается и идет к машине. Когда он обходит ее, чтобы сесть за руль, вытаскивая из кармана ключи, раздается голос:

– Майк?

Это Хэтч.

Майк оборачивается. Хэтч, имеющий довольно странный вид в футболке и шортах, идет туда, где он стоит. И видно, что ему очень хотелось бы оказаться в другом месте. Майк смотрит на него холодным взглядом.